Ярск. Глава 1.

[Naire]

Так, я взял и перезапилил эту главу, потому что с утра она мне совершенно не понравилась. Что-то добавил, постарался убрать ошибки, дополнил повествование. Я по-прежнему ищу бету.

Ярск. Глава 1.

Солнечные лучи, проходя сквозь витражное стекло, бросали разноцветные отблески на лицо спящей Моны. Даже во сне она улыбалась, и в этой улыбке было всё; краски весеннего луга, огни звёздного неба и множество тайн мирозданья, что забудутся по пробуждению. В комнате пахло жасминовыми благовониями, подгнившими яблоками и вишнёвым вином, запах травки почти выветрился.

С потолка на девушку теплым и совсем не свирепым взглядом смотрел дракон из папье-маше, раскачиваясь на золотых шнурах, что не давали ему вылететь в форточку и отправиться на охоту. Его глаза, сделанные из двух ярких бусин, видели слишком многое, и пожалуй, целесообразным с точки зрения Моны было оставить его без языка, пусть помолчит немного, пару тысяч лет, а потом посмотрим. Стены были увешаны многочисленными картинами, вышивками и панно, что располагались в хаотичном порядке, не давая превратить комнату в скучную галерею. На подоконнике до сих пор покоились оставшиеся с осени листья, цветные камушки и птичьи перья.

Ручная сорока - Аска отчаянно забилась в клетке, требуя у нерасторопной хозяйки завтрак. Мона в полусне сбросила с себя одеяло, обнажив худые, молочно-белые ноги. Она была одета в голубую ночнушку с кружевами, и сейчас распростертая на кровати, походила на куклу викторианской эпохи. Они изящно потянулась, словно большая кошка, худая и гибкая. Затем смахнула с лица длинную светлую чёлку и вскочила с кровати.

Мона невольно поёжилась, когда её босые ноги коснулись холодного пола, но утренняя прохлада помогала проснуться. Она всегда вставала рано, такова природа "жаворонков". Покормив сороку, засохшим печеньем она наскоро оделась. Цвета её одежды были вызывающе-яркими; полосатый свитер с длинной бахромой и расшитые бисером джинсы. Она чуралось штампованной красоты модной одежды и предпочитала творить сама. Она накинула на плечи шаль и спустилась по шаткой лестнице на первый этаж. Это была обитель Серебряного, здесь всегда царила темнота, нарушаемая слабыми маяками свечей. Творец, создавший большинство дивных вещей в этом доме, не любил света и почти не покидал своего жилища.

- Доброе утро! - улыбнулась Мона, стоя в дверях мастерской. Тут, как обычно было темно, лишь свет редких свечей отражался в многочисленных зеркалах, озаряя новую работу мастера. На этот раз на столе расправляла крылья неведомая птица из тонкой проволоки, украшенная самоцветами.

- Вечер добрый, - ответил Серебряный, не поднимая головы.
Почему ему дали именно такое прозвище, становилось ясно с первого же взгляда.
Его длинные слегка волнистые волосы обладали серебристым цветом, особенно это заметно было в отблеске свечей. Их никак нельзя было назвать просто светло-русыми, скорее уж лунное серебро. Возраст его, как и возраст Моны, определить было довольно трудно. Любой сторонний наблюдатель сказал бы, что им чуть больше двадцати и успокоился бы на этом.

- Ты куда? - спросил Серебряный равнодушно.
- Снова в город гулять. Пойдём со мной? - спросила Мона, точно зная его ответ.
- Нет. Ты же знаешь, я больше не у дел.
- Почему? Может быть есть кто-то кто скучает по тебе?
- Тогда пришёл бы сам.
- Может быть, тебе стоит просто посмотреть на этот мир?! - спросила она, привставая на цыпочки.
- Глаза б мои его не видели! Мир простоит и без меня.

Этот диалог повторялся у них почти каждое утро, как своеобразный ритуал приветствия и как обычно заканчивался ничем. Иногда он просил её купить хлеба и вина, иногда отсылал на блошиный рынок, продавать его поделки, но никто уже не помнил, когда в последний раз Серебряный покидал пределы своего дома.

Мона вздохнула, и накинув куртку, вышла на крыльцо. На улице пахло талым снегом и свежим ветром. Весна в Ярске наступала поздно, как взросление у некрасивой девушки. А вода подступала всё ближе, в начале апреля, когда снег начал таять, река разливалась вширь, хороня под собой близлежащие постройки. В эту зиму выпало слишком много снега и вода подошла почти к самым ступеням частного двухэтажного дома. Но Мона знала, выше она не поднимется -
Серебряный не позволит. Мост уже давно затопило, поэтому попасть на тот брег реки, где начиналась цивилизация, можно было только на лодке. В такое время работали переправщики, что за символическую плату доставляли на тот брег всех желающих.

Плоскодонная деревянная лодка с угрюмым переправшиком, одетым в чёрный дождевик с низко опущенный капюшоном, остановилась перед Моной. Он не подал ей руки, как делали все остальные, впрочем её это не сильно удивило, она сама запрыгнула в лодку.

- Сколько? - спросила она.
- Две, - ответил он, голос его казалось шёл откуда-то издалека, но никак не из под чёрного капюшона.

Мона не стала переспрашивать, а просто кинула ему две блестящие на солнце монеты, переправщик поймал их быстрым движением руки.

- Зачем тебе на тот берег? - спросил он, - Что дома не сиделось?
- Мы уже дома насиделись, вот теперь пора и на свет божий вылезти.

Переправщик лишь что-то пробубнил себе под нос и отчалил от берега.
Под ними простиралась чёрная словно дёготь вода, испещренная лёгкой рябью волн. Интересно, сколько тайн хранит в себе этот тёмный поток? Сколько неприкаянных душ нашли покой на илистом дне реки? В былые времена под водой оказалась погребена церковь, иногда в ясную лунную ночь слышно, как под водой звонит колокол. Иные же говорили о песнях, что поют русалки.

***
Попасть в Ярск было весьма сложно. Но если туманным утром выехать из Москвы в Петербург и заблудиться, то у вас были бы все шансы оказаться там. Главное, не превышать скорость на скользкой сырой трассе, впрочем, все дороги ведут в морг. Трасса E-24 к вашим услугам. Лишь череда венков вдоль дороги и неясные тени, преграждающие путь, говорят чаща всего они приходят в промозглую дождливую погоду.

Многие видят здесь призрак невесты, молодой девушки в белом платье, что погибла здесь около десяти лет назад, когда свадебный кортеж въехал в КАМАЗ. Этой историей до сих пор пугают детей, а водители суеверно крестятся, проезжая мимо злосчастного поворота.

Атис знал об этом, от того и шёл пешком, стараясь наслаждаться весной. Он доехал на попутке до ответвления трассы. Он уже порядком устал от ночных разговоров с водителем, теперь ему оставалось преодолеть ещё несколько километров по грязи, что гордо именовалась дорогой.

Он походил на простого автостопщика своим прихиппованным видом; в яркой куртке, заляпанных грязью джинсах и армейских ботинках, да к тому же с гитарой за спиной. Из под широкополой шляпы выбивалось несколько неестественно-красных локонов. Местные гопники не любят волосатых, так что лучше не рисковать и спрятать свои почти метровые патлы от посторонних глаз.

Солнце светило, как бешеный прожектор, заставляя Атиса щуриться. В воздухе пахло весной, свежей грязью и набухающими берёзовыми почками. Однако всю эту картину нарушал смутный запах тревоги. Дорога вывернула из леса, свернув в поле. Атис понял причину своего беспокойства, ещё издалека он заметил на обочине покорёженную маршрутку ярко-оранжевого цвета, очевидно она въехала на полной скорости в бетонный столб. Ветер принёс запах свежей смерти. Рядом он заметил автомобиль ГИБДД и карету "скорой помощи".

Подойдя ближе, Атис различил стройный ряд трупов, которые выложили прямо на земле, забыв даже прикрыть брезентом. Врач " скорой" о чём-то переговаривался с милиционером (или ныне уже полицейским) качая головой, рация на груди у стража порядка продолжала нервно хрипеть. Атис старался не смотреть на трупы, дурнота подкатывала к горлу. Он и раньше видел смерть, но не ожидал, что она застанет его снова. Его взгляд скользнул по рядам тел, стараясь не различать детали, а особенно лица. Запах смерти был невыносимым, нет, не запах разложения, до него было ещё далеко. Авария произошла не раньше пары часов назад. На одном из тел он заметил такой же шарф, как у себя. Стало совсем жутко. Во рту вставал неприятный вкус свернувшийся крови. Атису казалось, что его сейчас стошнит.

Ясное солнечное утро, маршрутка Ярск-В.Новгород. Эти люди все куда-то спешили, там их кто-то ждал, у них были дела, заботы. В воздухе витали их несовершенные надежды, мечты, страхи, желания. Всё это липло к Атису, как свежая грязь к подошвам ботинок.

- Отпустите меня! Я здесь не при чём, - прошептал он.

На пути его вставали фантомы, души уже давно покинули это скверное место, оставив свои тени кружить над телами. Все они тянули руки к Атису, молили его о чём-то, стремились поведать какую-то страшную тайну. Он отмахивался от них, словно от едкого дыма сгоревшей жизни. Он знал, что возвращение в Ярск не принесёт ему ничего кроме тоски и боли, а это было ещё одним напоминанием.

Он ускорил шаг, почти переходя на бег. Гитара била по спине, в рюкзаке звенели банки, дыхание начинало сбиваться. Опомнился он только, когда на горизонте показались унылые пятиэтажки и останки частного сектора. "Добро пожаловать в АД", гласил исправленный заботливой рукой плакат возле дороги.
Несмотря на то, что на дворе шло уже второе десятилетие двадцать первого века, Ярск, казалось бы, навеки завис в девяностых годах века двадцатого, а временами откровенно смердил "Совком". Особенно радовали потрескавшиеся фрески на фасадах некоторых домов, изображающие счастливые лица пионеров-зомби, прославляющих Ильича и счастливое детство.

Атис шёл по угрюмым улицам окраин, здесь начинался его район, забытое всеми известными богами и городской администрацией - Болотное. Данное место оправдывало своё название. В самой низкой части города скапливалось слишком много воды, а сейчас во время разлива реки прозванной в народе Чумкой, близкие к руслу улицы превратились в каналы. Атису повезло, его дом находился небольшой возвышенности и чёрным мутным водам было до него далеко.

Он не решался идти домой сейчас, а наскрёб мелочь по карманам и отправился в ближайший магазин за пивом. Местное пойло было куда дешевле московского, но во вкусу напоминало низкосортный квас, разбавленный минералкой и спиртом. От того местное население предпочитало травиться самогоном. Атис приземлился на ржавые качели во дворе, своим скрипом они невольно напоминали звук цепей в пыточной камере какого-нибудь древнего замка. Вместе с привычкой романтизировать всю неприглядность вокруг к нему возвращалась память о детстве. Эта истеричная пьющая мать, родившая его в пятнадцать лет, даже не зная, кто отец ребёнка. Имя "Дмитрий", данное ему при рождении, просто так, чтобы заполнить графу в свидетельстве о рождении. Бабушка с дедушкой, что до поры до времени усмиряли его юную мать, не давая измываться над внуком. Потом и они ушли, так тихо и легко, как умирают те, кому давно пора. И тот ад, что начался после их смерти. Скандалы, истерики и вечно пьяная она, кидающаяся на сына с ножом. Атис не выдержал, он ушёл, когда ему едва исполнилось пятнадцать. Он больше так не мог. Четыре с половиной года скитаний снова привели его сюда, он бы не вернулся, если бы не узнал о смерти матери. Она выпала из окна по-пьяни, переломав себе все кости получив тяжелейшее сотрясение мозга, она скончалась в больнице после недели пребывания в коме. Поистине достойный конец достойного человека.

Пиво закончилось, вот теперь пора. Он встал с качелей, что жалобно проскрипели ему вслед, и направился к неприглядной кирпичной пятиэтажке, что стояла в ровном ряду, одинаковых сестёр, различались они только номерами и матерными ругательствами на фасадах. Ключи в кармане позвякивали в такт шагам. За все эти годы он умудрился их не потерять, храня, как проклятую реликвию. Только бы никто не сменил замки. Ключ подошёл и дверь, нежно скрипнув, отворилась.

В квартире пахло плесенью и старыми воспоминаниями. Казалось, что мать до сих пор здесь, в прихожей стояли её сапоги. Она здесь, просто снова пьяна и спит. Атис обошёл все две комнаты и кухню, чтобы убедиться в её отсутствии. Никого. Тихо спокойно и мёртво. С его отсутствия почти ничего не изменилось, только обои всё больше отодрались от стены. Но всё вокруг возвращало его в прежний мир своего домашнего ада. Куча мелочей, будь то забытая на столе чашка или надпись на стене, возвращали его в прошлое. От этого надлежало, как можно скорее избавиться.

***
Одиночество было своеобразным кайфом, оно входило в тело Серпента вместе с дымом сигарет и запахом весны из распахнутого окна. Впервые за долгое время возвращалось чувство необъяснимого счастья и лёгкости. Он был почти свободен и почти предоставлен себе. Прошла неделя с тех пор, как родители уехали в Финляндию. Отцу предложили выгодный контракт, мать решила поехать с ним. Серпенту пришлось остаться здесь, чтобы закончить школу, родители свято верили, что российское образование самое лучшее, к тому же учить незнакомый язык было бы слишком трудным для него сейчас. Он и не переживал по этому поводу. Из размышлений о собственной свободе его вырвал голос бабушки:


- Игорь, ты опять там свои палки-вонялки жжёшь?!

Он часто жёг ароматические палочки, купленные в изотерическом магазине, чтобы перебить запах табака в комнате.

- Да отстань ты, нормально они пахнут.
- Игорь, я всё расскажу маме! Ещё расскажу о том, что ты не учишься и гуляешь допоздна.
- Отвали.

От звуков собственного имени его всегда передёргивало. Оно казалось ему каким-то чужим и далёким. К тому же такое имя было у слишком многих людей. Его назвали так в честь дяди, который никакими выдающимися заслугами не обладал, кроме как гениально пить и виртуозно трахать мозги.

Серпент сел на окно, свесив ноги вниз, на манер самоубийце, готовящемуся к своему финальному прыжку. Он любил так сидеть, ощущая бездну под ногами. Вот бы однажды взять и взлететь, увидеть город с высоты птичьего полёта, посмеяться над этими домами-коробками, людьми-муравьями. С высоты всё покажется таким ничтожным. Можно было бы очень просто взять и улететь в другой город, наверное в Питер, Москву он никогда не любил, а все другие города России, где ему довелось побывать, казались таким же унылым захолустьем, как родной Ярск. Наверное ещё можно было бы отправиться куда-то где тепло, где в начале апреля уже не лежит снег, где летом не идут эти бесконечные дожди и зимой не обязательно одевать два свитера и пуховик.

Тем не менее, он любил родной северный край; уходящие в небо сосны, полные черникой склоны и поля белого вереска. Это можно променять разве, что на ещё более суровую Скандинавию.

Серпент выглядел старше своих четырнадцати лет, на вид ему можно было дать все семнадцать, если надо он всегда умел притвориться взрослее, чем есть. Он гордился тем, что среди парней в классе у него самые длинные волосы, остальных родители заставляли стричься, но Серпент зубами вырвал своё право носить такую причёску, какую он хочет. Три дырке в левом ухе он проделал себе сам булавкой, родителям пришлось с этим смириться, как и с другими странностями сына. Он пытался красить волосы в чёрный, но любая краска не держалась дольше недели на его светлых волосах, под конец он решил забить на это бесполезное занятие. Его руки покрывали браслеты, мало кто знал, что это для того, чтобы скрыть тонкие царапины на венах. Многим в этом возрасте свойственно резать себя.

Со стен на него смотрели многочисленные плакаты с лицами любимых музыкантов, некоторые из них недавно отправились в мусорку. Серпент долго думал оставить ли ему плакат "Кино", который почти год весел там просто так из жалости, но всё же желания созерцать надоевшую группу у него больше не было. Он всегда знал, что кумиры приходят и уходят, но есть что-то такое, что останется с ним навсегда - именно собственная непокорная душа. Плакат "Гражданской обороны" наверное останется надолго, Летов более многогранен, чем Цой. Хотя многие фанаты последнего сожрали бы Серпента заживо за подобные мысли.

Он сам пытался играть музыку, один знакомый отдал ему свою гитару. Старый раздолбанный инструмент почти не слушался, но Серпент находил некое моральное удовлетворение в ежедневном перебирании струн. Они больно резали пальцы, но ему из принципа не хотелось ставить более мягкие нейлоновые струны, Серпенту совершенно не нравилось их звучание. Он писал стихи, они приходили сами, наверное их приносил ветер. Он не любил показывать кому-то свои творения, никто не должен знать его лучше, чем он сам.

Становилось скучно, в такой день не грех было выползти на улицу, подышать несвежим, полным выбросов с металлургического завода, воздухом. Он всегда одевался слишком вызывающе для провинции; чёрная косуха с обилием нашивок, футболка с волчьей мордой, камуфляжные штаны и высокие ботинки до колена. Он всегда таскал с собой нож с рукояткой сделанной из оленьего рога на случай встречи с легендарными гопниками, только может быть гулял он в слишком благопристойных районах, то ли было ещё слишком светло, но гопники ему ещё к счастью не попадались. Только набожные бабки крестились и невнимательные прохожие принимали за девочку.

Открыв дверь подъезда ударом ноги, он вышел на улицу под яркие лучи весеннего солнца. В кармане три сотни, в плеере "Nirvana"- что ещё надо для счастья? Вот бы это время никогда не кончалось! Ему хотелось застрять навечно в этом ощущении вечной юности и свободы. Он поймал себя на мысли, что совершенно не хочет взрослеть. Только бы отвязаться от школы и родителей, тогда можно уехать куда-нибудь далеко и жить в своё удовольствие.

Серпент шёл по трамвайным рельсам и наслаждался весной, он ловил её руками и прятал в карман, словно драгоценные камни. Но зачем ему неземные богатства, если у него есть юность?